За что можно любить железную дорогу?

Наверное, такими мы стали благодаря той стране, в которой родились. И выросли. В которой было принято появляться на свет в одном месте, учиться — в другом, служить срочную — в третьем, работать по разным ударным и неударным стройкам — в четвертом, пятом и шестом, а постоянную прописку получать в каком-нибудь — на-десятом. И то не факт, что по итогу она, действительно, окажется постоянной.

Конечно, такой стиль жизни порождал множество Иванов, не помнящих своего родства, но с другой стороны… Когда на очередные сборы хватало того времени, которого достаточно, чтобы подпоясаться, а где-нибудь в кладовке или чуланчике в состоянии постоянной боевой готовности стоял «тревожный» чемоданчик с чистой сменой белья, алюминиевой ложкой и такой же кружкой… Тогда «дорога» и «праздник» становились словами синонимами.

И становились ими с самого-самого. Ещё дошкольного возраста.

А что, разве не праздник? Посадили тебя в вагон, на руки дальним знакомым или совсем незнакомым, под честное слово (а иногда и без него), что на такой-то станции тебя передадут. Тому, кто встретит. А не встретит? Не встретит, тогда и думать будем, а сейчас зачем голову забивать разной ерундой?

Сейчас… Сейчас даст поезд прощальный гудок, вставшая у открытой вагонной двери проводница поднимет желтый флажок, лязгнут сцепы и…

Целый день можно рассказывать разным тётенькам о зиме, что девять месяцев. О белых медведях, что прям по улицам. А прошлой зимой забрались ночью в кондитерскую и все эклеры слопали. Так мы неделю без эклеров сидели. Ну и ладно, чего они только в них нашли? Вот песочная полоска с глазурью или «картошка» — это другое дело!

Или можно о метро, которое строят. А что? Шахта — это же то же самое. Только без отделки красивой, как в Москве. А этих шахт у нас знаете сколько? Капитальная, Северная, Юнь-Яга, Хальмер-Ю, Воргашор… Это только именные! А ещё — по номерам…

Или когда тётки завалятся поспать, можно прилипнуть носом к окошку. И смотреть, смотреть… Не отрываясь.

Вот. Маленький белый домик путевого обходчика, с прислонёнными к стене какими-то длинными палками и знаками… И сам обходчик. Стоит у крылечка, как и проводница — жёлтый флажок поднял.

Шлагбаум. И машин за ним… Раз. Два. Три… Не успел. Вон как быстро мчимся. А говорят — «пассажирский, пассажирский»…

Коровы… Целое стадо. И пастух рядышком. Присел в теньке, у обрамляющих край луговины кустов, неспешно возится с чем-то. То ли кнут заплетает, чтобы был и длиннее, и голосистее. То ли на своей пастушьей трости какой-то узор ножиком вырезает. Далековато. Да и сидит он неудобно. Из-за ещё некошеной, но уже прилично подросшей высокой травы, не разглядеть, что же это у него в руках. Пастуший посох? Кнут?

А скоро и станция. Можно выйти. Постоять на перроне. Подождать, пока бабули, несущие вдоль состава горячую картошку с солёными огурцами, дойдут до нашего вагона. И не торгуясь, купить у них и того, и другого. Чтобы, как только тронется поезд и начнут, сначала плавно и неспешно, а потом, ускоряясь и погромыхивая на стыках, уплывать назад станционные строения, склады, столбик красной кирпичной водонапорной башни, развернуть на вагонном столике старую газету и…

И всё то добро, что только что, буквально несколько счастливых мгновений тому назад куплено на станции, выложить аппетитно пахнущей горкой на одноразовую, пестрящую заголовками статей бумажную скатерть, в конце трапезы мгновенно превращающуюся в упаковку для мусора. Но до этого ещё долго. А пока… Где у нас спичечный коробок с солью? Вот из него, да небольшой горочкой на нашу газетку. Рядом с исходящей горячим паром и так вкусно пахнущей картошкой.

А чай? Разве можно о нем забыть? Об этом, свежезаваренном, насыщенном напитке с только ему присущим запахом, в котором перемешалось всё — и аромат заварки, и дымок сгоревшего в титане угля, и ещё неутоленная жажда познания нового. Того самого, что с калейдоскопической быстротой меняет пробегающие за окном картинки. И как напоминание об этой скорости, несущей тебя куда-то в неизведанное, — ритмичное постукивание чайной ложечки о край стакана. И подпевающий им в такт подстаканник.

А всё вместе, сплетаясь в неповторимую музыку железнодорожного оркестра, дает ощущение яркого и светлого праздника, мимо которого, если вслушаться, никак не пройти равнодушно. Как? Ну, как его не любить?!

Тем более что для того, чтобы почувствовать, ощутить где-то внутри себя (вполне может быть, что и в душе, существование которой отрицают материалисты) это праздничное настроение, не обязательно покупать билет и садиться в вагон.

Достаточно подняться по железнодорожной насыпи и встать между рельс. На непослушные шпалы. Которые — то в лес, то по дрова. Или лежат так близко друг другу, что только частыми шагами их можно пересчитать. А то вдруг возьмут и разбегутся в разные стороны. И приходится самому себе командовать: «Шире шаг!».

Но как ни стараешься, переступая с одной шпалы на другую, никак не удается приблизиться к той точке, в которой обе рельсы сливаются в одну, а над ними в жарком мареве летнего дня колышется нагретый солнцем воздух. И наступает момент, когда это движение вперед становится неважным. Да, там — впереди, наверное, интересно, но и здесь, прямо под ногами… Между шпалами. Просыпавшиеся из вагонов теплые шарики офлюсованного железорудного окатыша, радостно отдающие свою энергию твоим ладоням.

А справа-слева от насыпи неугомонный стрекот кузнечиков, прячущихся в уже опаленной солнцем высокой траве. И запах… Исходящий от шпал насыщенный, волнующий и многообещающий запах нагретого креозота.

Да, да! Обещающий нам, что где-то там, впереди, обязательно будут новые люди, новые встречи, и дорога приведет нас к красивым, запоминающимся местам и новым впечатлениям. Которые, надеюсь, не умрут вместе с нами. Просто потому, что ими можно поделиться. Чтобы они стали не только твоими, но и ещё чьими-то. И тогда, вполне возможно, кто-то тоже полюбит дорогу.

Так же, как люблю её я…